Симфония нp. 13 "Бабий Яр" / Symphony no. 13 "Babi Yar" / Sinfonia n° 13 "Babi Yar"
Dmitrij Dmitrievič Šostakovič / Дмитрий Дмитриевич Шостакович| Originale | Traduzione italiana / Итальянский перевод / תרגום לאיטלקית /... |
| СИМФОНИЯ НP. 13 "БАБИЙ ЯР" / SYMPHONY NO. 13 "BABI YAR" / SINFONIA N° 13 "BABI YAR" I. Бабий Яр Над Бабьим Яром памятников нет. Крутой обрыв, как грубое надгробье. Мне страшно. Мне сегодня столько лет, как самому еврейскому народу. Мне кажется сейчас - я иудей. Вот я бреду по древнему Египту. А вот я, на кресте распятый, гибну, и до сих пор на мне - следы гвоздей. Мне кажется, что Дрейфус - это я. Мещанство - мой доносчик и судья. Я за решеткой. Я попал в кольцо. Затравленный, оплеванный, оболганный. И дамочки с брюссельскими оборками, визжа, зонтами тычут мне в лицо. Мне кажется - я мальчик в Белостоке. Кровь льется, растекаясь по полам. Бесчинствуют вожди трактирной стойки и пахнут водкой с луком пополам. Я, сапогом отброшенный, бессилен. Напрасно я погромщиков молю. Под гогот: "Бей жидов, спасай Россию!"- насилует лабазник мать мою. О, русский мой народ! - Я знаю - ты По сущности интернационален. Но часто те, чьи руки нечисты, твоим чистейшим именем бряцали. Я знаю доброту твоей земли. Как подло, что, и жилочкой не дрогнув, антисемиты пышно нарекли себя "Союзом русского народа"! Мне кажется - я - это Анна Франк, прозрачная, как веточка в апреле. И я люблю. И мне не надо фраз. Мне надо, чтоб друг в друга мы смотрели. Как мало можно видеть, обонять! Нельзя нам листьев и нельзя нам неба. Но можно очень много - это нежно друг друга в темной комнате обнять. Сюда идут? Не бойся — это гулы самой весны - она сюда идет. Иди ко мне. Дай мне скорее губы. Ломают дверь? Нет - это ледоход... Над Бабьим Яром шелест диких трав. Деревья смотрят грозно, по-судейски. Все молча здесь кричит, и, шапку сняв, я чувствую, как медленно седею. И сам я, как сплошной беззвучный крик, над тысячами тысяч погребенных. Я - каждый здесь расстрелянный старик. Я - каждый здесь расстрелянный ребенок. Ничто во мне про это не забудет! "Интернационал" пусть прогремит, когда навеки похоронен будет последний на земле антисемит. Еврейской крови нет в крови моей. Но ненавистен злобой заскорузлой я всем антисемитам, как еврей, и потому - я настоящий русский! II. Юмор Цари, короли, императоры, властители всей земли, командовали парадами, но юмором не могли. В дворцу именитых особ, все дни возлежащих выхолена, являлся бродяга Эзоп, и нищими они выглядели. В домах где ханза наследил своими ногами щуплыми, всё пошлость Ходжа Насредин шибал, как шахмату, шутками! ... Хотели юмор купить, да только его не купишь! Хотели юмор убить, а юмор показывал кукиш! Бороться с ним дело трудное. Казнили его без конца. Его голова отрубленная торчала на пике стрельца. Но лишь скамароши дудочки свой начинали сказ, он звонко кричал: "Я туточки!" И лихо пускался в пляс. В потрёпанном куцем пальтишке, понуряць и словно каясь, преступником политическим он, поиманный, шёл на казнь. Всем видом покорность выказывал, готов к неземному житию, как вдруг из пальтишка высказывал, рукой махал и - тю-тю! Юмор прятали в камеры, до чёрта с два удалось. Решётки и стены каменные он проходил насквозь. Откашливаясь простужено, как родовой боец, шагал он частушкой-простушкой с винтовкой на Зимний дворец. Привык он к взглядам сумрачным, но это ему не вредит, и сам на себя с юмором юмор парой глядит. Он вечен ... Вечен! Он ловок ... Ловок! И юрок ... И Юрок! пройдём через всё, через всех. И так да славитьця юмор! Он мужественный человек III. Б магазине Кто в платке, а кто в платочке, как на подвиг, как на труд, в магазин поодиночке молча женщины идут. О, бидонов их бряцание, звон бутылок и кастрюль! Пахнет люком, огурцами, пахнет сосем "Кабул". Зябну, долго в кассу стоя, но покуда движусь к ней, От дыхания женщин стольких в магазине всё теплей. Они тихо поджидают, боги добрые семей, и в руках они сжимают деньги трудные свои. Это женщины России. Это наша честь и суд. И бетон они месили, и пахали и косили ... Всё они переносили, всё они перенесут. Всё на свете им посильно, - сколько силы им дано! Их обсчитывать постыдно! Их обсчитывать грешно! И в карман пельмени сунув, я смотрю, суров и тих, на усталые от сумок руки праведные их. IV. Страхи Умирают в России страхи, Словно призраки прежних лет, лишь на паперти, как старухи, кое-где ещё просят на хлеб. Я их помню во власти и силе при дворе торжествующей лжи. Страхи всюду, как тени, скользили, проникали во все этажи. Потихоньку людей приручали и на все налгали печать: где молчать бы – кричать приручали, и молчать – где бы надо кричать. Это стало сегодня далёким. Даже странно и вспомнить теперь. Тайный страх перед чием-то доносом, тайный страх перед стуком в дверь. Ну а страх говорить с иностранцем? С иностранцем – то а с женой? Ну а страх безотчетный остаться после маршей вдвоём с тишиной? Не боялись мы строить в метели, уходить под снарядами в бой, но боялись порою смертельно разговаривать сами с собой. Нас не сбили и не растлили, и недаром сейчас во врагах победившая страхи Россия ещё больший раздает страх Страхи новые вижу светлея: страх неискренним быть со страной, страх неправдой унизить идеи, то являются правдой самой; страх фанфарить до одурения, страх чужие слова повторять, страх унизить других недоверьем и чрезмерно себе доверять. Умирают в России страхи. И когда я пишу эти строки и парою невольно спешу, то пишу их в единственном страхе, что не в полную силу пишу. V. Карьера Твердили пастыри, что вреден и неразумен Галилей. (что неразумен Галилей...) Но как показывает время, кто неразумен – тот умней! (кто неразумен – тот умней!) Учёный, сверстник Галилея, был Галилея не глупее. (Был Галилея не глупее...) Он знал что вертится земля, но у него была семя. (Но у него была семя...) И он садясь с женой в карету, свершив предательство своё, считал, что делает карьеру, а между тем губил её. (А между тем губил её.) За осознание планеты шёл Галилей один на риск, и стал великим он. (И стал великим он...) Вот это – я понимаю – карьерист. Итак да здравствует карьера, когда карьера такова, как у Шекспира и Пастера, Ньютона и Толстова, и Толстова ...Льва ...? Льва! Зачем их грязью покрывали? Талант, талант как не клейми. Забыты те, кто проклинали, но помнят тех, кого кляли (но помнят тех, кого кляли.) Все те, кто рвались в стратосферу, врачи, что гибли од холер, вот эти делали карьеру! Я с их карьер беру пример! Я веру в их святую веру. Их вера – мужество моё. Я делаю кареру тем, что не делаю её! | 1.Babi Yar Adagio Nessun monumento a Babi Yar. Il burrone è la sua grezza lapide tombale [1] Sono sgomento. Oggi ho tanti anni Quanti ne hanno tutti gli ebrei [2] In questo momento mi sembra di essere ebreo Ecco, qui vagabondo attraverso l’antico Egitto E qui, sulla croce, crocifisso, muoio. E porto ancora le cicatrici dei chiodi. Mi sembra d’essere io stesso Dreyfus I Filistei [3] – miei delatori e giudici. Sto dietro le sbarre. Accerchiato. Perseguitato, preso a sputi, calunniato. E damigelle in pizzi e merletti [4] Strillano e punzecchiano il mio volto con i loro ombrellini Mi sembra d’essere il ragazzo di Białystok.[5] Scorre sangue, si sparge sul pavimento I leader [6] dell’osteria insultano Ammorbando l’aria metà di vodka e metà di cipolle Preso a calci con gli stivali, giaccio indifeso. Invano li supplico, quelli dei pogrom. Coperto dagli scherni:” Colpisci i Giudei [7], viva la Russia!” Un mercante di grano picchia [8] mia madre Oh popolo mio russo, lo so, Sei internazionalista per vocazione Ma spesso quelli con le mani sporche Hanno sfruttato la purezza del tuo nome Conosco la bontà della mia terra. Con che bassezza- senza un fremito nelle vene gli antisemiti si gloriano di essere “L’Unione del popolo russo!” [9] Mi sembra di essere Anna Frank, Diafana come un ramoscello d’aprile E amo, non ho bisogno di parole [10] Ma ho bisogno che ci guardiamo fissi l’un l’altro. Quanto poco possiamo vedere e percepire profumi Di foglie non possiamo averne Il cielo non è per noi Ma c’è tanto di cui possiamo disporre Di stare in un tenero abbraccio in una stanza buia. “Arrivano!” “Non temere, sono gli echi della primavera. Arriva. Vieni qui, su, dammi le tue labbra!” “Spaccano la porta!” “No, è il disgelo del ghiaccio…” Su Babi Yar il fruscio delle erbe selvatiche. Gli alberi guardano severi come giudici. Qualunque cosa qui urla in silenzio e, tolto il cappello mi accorgo che il grigio si fa largo piano piano con gli anni. E io stesso sono un lungo grido silenzioso. Sulle migliaia e migliaia qui sottoterra. Sono ogni vecchio fucilato qui. Sono ogni bambino fucilato qui. Niente di me lo dimenticherà mai. Che "L’Internazionale" si faccia rombo Quando sarà per sempre sotterrato L'ultimo degli antisemiti sulla terra. Non scorre sangue ebraico nelle mie vene,[11] Ma odiato con accanimento Da tutti gli antisemiti , ecco io sono [12] ebreo. Ed è per questo che sono un vero russo!  Death march Camp scene ,1945 Jan Hartman 2. Umorismo Allegretto Zar, re, imperatori, Governanti del mondo, Parate militari Ma l’umorismo …– contro l’umorismo non potevano farci niente Ai palazzi dei famosi Che, ben curati, stavano adagiati tutto il giorno, Giungeva Esopo vagabondo E di fronte a lui tutti sembravano dei poveracci. Nelle case in cui l’ ipocrita lasciava le impronte Dei suoi piedi gracili, E Hadji Nasr-ed-Din[13] queste volgarità Le liquidava con le sue battute come in una partita a scacchi. Volevano comprare l’umorismo. Peccato che non possa essere comprato! Volevano uccidere l'umorismo. Ma l'umorismo s’è fatto beffe di loro. Combatterlo è impresa dura. Lo hanno giustiziato senza mai finire. La testa mozza dell'umorismo stava infilzata su una picca. Proprio quando i pifferi dei buffoni Avrebbero iniziato il loro racconto Prorompeva in un grido netto: "Eccomi qui". E irrompeva in una danza sfrenata. In un cappotto striminzito e liso, Desolato e come fosse pentito, Arrestato come prigioniero politico andava incontro l’esecuzione. Aveva l’apparenza di uno che mostrava obbedienza, Pronto per la sua vita nell’al di là, Quando all'improvviso eccolo scivolare fuori dal cappotto la sua mano agitandola E ciao, ciao! Segregavano l'umorismo in cella, Ma dannazione, ci fossero riusciti in due volte! Sbarre di ferro e muri di pietra Ci sarebbe passato attraverso. Tossendo e raffreddato Come un soldato semplice Marciava canticchiando Con un fucile verso la rivoluzione. [14] È abituato a sguardi cupi, Ma non lo turbano. E l'umorismo guarda sé stesso A volte ridendo di sé. È eterno. È agile. È fringuello. Passerà attraverso tutto e tutti. E così, gloria all'umorismo! È un tipo coraggioso.  Ritorno dal lavoro, Auschwitz Jerzy Adam Brandhuber 3. Nel negozio Adagio Chi in scialle, chi con il fazzoletto, Come per un'impresa o un lavoro Nel negozio una ad una Le donne entrano silenziosamente. Oh, il tintinnio delle lattine, Il tintinnio di bottiglie e pentole. L'odore di cipolle e cetrioli, L'odore della salsa "Kabul". [15] Ho i brividi mentre sono in coda per la cassa Ma mentre continuo ad avvicinarmi Grazie al fiato di tante donne c'é più tepore nel negozio. Aspettano in silenzio loro,le buone dee del focolare, Mentre stringono tra le mani I soldi guadagnati con fatica. Sono queste le donne della Russia, Sono il nostro onore e la nostra coscienza. Hanno impastato il cemento E arato e falciato. Hanno sopportato tutto. Resisteranno a tutto. Qualunque cosa sulla terra è possibile grazie a loro, Sono dotate di così tanta forza. È vergognoso ingannarle. È peccato frodarle. E, mentre ripongo gli gnocchi nella mia sacca, Guardo austero e tranquillo, quelle mani affaticate dalle borse, Quelle mani sante.  Al lavoro,campo di Flossenbürg Ota Matoušek 4.Paure Largo Le paure stanno scomparendo in Russia Come i fantasmi dei tempi andati. Solo sul sagrato di una chiesa, qua e là, come donne anziane Stanno implorando l’elemosina. Ricordo che le paure erano al potere e avevano forza Alla corte della menzogna in trionfo. Come ombre le paure strisciavano ovunque, Si infiltravano in ogni dove. A poco a poco hanno imbrigliato la gente E su ogni cosa hanno apposto il loro sigillo: Quando sarebbe stato il tempo del silenzio ci insegnarono a urlare, Ci insegnarono a tener la bocca chiusa quando sarebbe stato giusto gridare. Oggi ciò è cosa remota, È persino strano ricordarsene ora. La paura nascosta di possibili delatori, La paura nascosta che bussassero alla porta. E che dire poi della paura di parlare con uno straniero? Straniero è niente, ma che dire sul parlare con la propria moglie? E la paura inspiegabile di rimanere soli in silenzio dopo che la banda ha smesso di suonare, tutti in tacito accordo? Non abbiamo avuto paura di costruire nelle tempeste di neve, o di andare a combattere sotto le bombe. Ma a volte avevamo una paura mortale di parlare con noi stessi. Non ci demoralizzammo né divenimmo corrotti E non è senza motivo Che la Russia, dopo avere vinto le sue paure, Seminò una paura perfino maggiore tra i suoi nemici. Vedo sorgere nuove paure. La paura di nascondere la realtà al paese, La paura di togliere spazio alle idee Che sono di per sé stesse verità. La paura di vantarsi per stupire, La paura di ripetere le parole di qualcun altro, La paura di sminuire gli altri con la diffidenza E di accordare eccessiva fiducia a sé stessi. In Russia le paure stanno morendo. Mentre scrivo queste righe, E a volte involontariamente in fretta, Le scrivo con la sola paura Di non scrivere a tutta velocità.  Mothers with Babies Roman Halter 5.Carriera Allegretto Il clero sostenne che Galileo Era un uomo perfido e stupido. Galileo era insensato. Ma, come il tempo ha poi dimostrato, Chi è stupido è molto più saggio. Un collega scienziato dell'età di Galileo Non era meno saggio di Galileo. Sapeva che era la terra a ruotare. Ma - aveva famiglia. E lui, salendo su una carrozza con sua moglie, Avendo compiuto il tradimento, pensava di portare avanti la sua carriera, Eppure la stava rovinando Per la sua teoria sul nostro pianeta Galileo ha affrontato il rischio da solo Ed è diventato davvero un grande. Ora questa Secondo me, questa è una vera carriera! Perciò – evviva la carriera! Quando la carriera somiglia a quella di Shakespeare e Pasteur, Newton e Tolstoj, E Tolstoj. Leo? [16] Leo! Perché è stato buttato fango su di loro? Il talento è talento, chiamalo come vuoi. Quelli che li hanno maledetti sono stati dimenticati. Ma dei maledetti è vivo il ricordo, Tutti quelli che agognavano alla stratosfera, I medici che morirono combattendo il colera, Loro hanno fatto carriera! Prendo le loro carriere come esempio. Credo nella loro sacra fede. La loro fede è il mio coraggio. Perseguo la mia carriera senza inseguirla! |
[2] еврейскому [evrejskomu] /ebraico è l’aggettivo di Eврей [Evrej] , forma più omnicomprensiva che fa riferimento all’etnia più che alla religione. L’altro termine иудей [Iudej], più avanti, è usato invece per connotare la religione professata.
[3] Мещанство [Меšаnsтvо] . All’incirca piccolo borghesia. Non c’è un termine univoco in italiano, l’equivalente inglese è Babbittry. In italiano sarebbe la piccolo-borghesia con riferimenti solo in parte di classe e più intesa in senso antropologico per significare la chiusura mentale e il conformismo. I traduttori hanno adottato il termine Filistei in quanto nemici tradizionali del popolo ebreo, così da rendere il senso con più immediatezza.
[4] брюссельскими оборками [ brjussel’skimi oborkami] / pizzi di Bruxelles nel senso di fronzoli
[5] Nelle strofe successive è evidente il riferimento al pogrom di Białystok del 1906: più di 80 ebrei uccisi e circa 80 feriti.
[6] La parola è вожди [voždi] / guida, usata durante il periodo stalinista per indicare il leader nazionale, cioè Stalin. Non più in uso da tempo, nella poesia ha un senso ironico, ad indicare il basso profilo dei capibastone.
[7] žid è un termine carico di disprezzo per designare gli ebrei, ha una connotazione razzista antisemita in Russia, mentre negli altri paesi di lingua slava non ha una carica negativa.
Бей жидов, спасай Россию! [Bey židov, spasaj Rossiju!] fu lo slogan delle Centurie nere / Черносотенцы [Černosotenc’i], movimento reazionario zarista xenofobo dei primi del Novecento.
[8] насилует [nasiluet] oltre che picchiare significa anche stuprare. Nelle traduzioni si trova ora l’uno ora l’altro.
[9] E’ il nome di uno dei partiti in seno al famigerato movimento delle Centurie nere, acronimo CPH [SRN]. Antisocialista, antiliberale, antisemita, fu attivo a S.Pietroburgo dal 1905 al 1917. Contò 300.000 aderenti.
[10] Nel testo: фраз [fraz]
[11] Nel testo: крови [krovi], letteralmente “nel mio sangue”
[12] Nel testo: как [kak] /come.Ho ritenuto di ometterlo per rendere meglio il senso e la forza che Evtušenko ha voluto conferire all’epilogo.
[13] Nasreddin Khoja è un personaggio che figura spesso nelle favole e storielle orientali in veste di saggio ma anche di eccentrico. Si dice che sia sorto nell’ambito della cultura selgiuchide nel XIII sec, ma è una tesi ottomana e turca. È invece un’icona araba sorta almeno nel IX sec. Lo prova il fatto che la sua declinazione siciliana è Giufà , tenendo presente che gli Arabi furono cacciati dalla Sicilia nell’XI sec.
[14] nel testo originale : Зимний дворец [Zimnij dvorec] / palazzo d'inverno
[15] detta anche “mogul” ovvero tartara. E’ la salsa base del piatto che in Italia si chiama insalata russa / салат столичный [salat stoličnij]
[16] la domanda è posta per distinguere Lev Tolstoj [ Лев Николаевич Толстой ] da Aleksej Nikolaevič Tolstoj [Алексей Николаевич Толстой], scrittore del Novecento
[Riccardo Gullotta]